Неточные совпадения
Германская философия была привита Московскому
университету М. Г. Павловым. Кафедра философии была закрыта с 1826 года. Павлов преподавал введение к философии вместо физики и сельского хозяйства. Физике было мудрено научиться на его лекциях, сельскому хозяйству — невозможно, но его курсы были чрезвычайно полезны. Павлов стоял в
дверях физико-математического отделения и останавливал студента вопросом: «Ты хочешь знать природу? Но что такое природа? Что такое знать?»
С каждым годом все чаще и чаще стали студенты выходить на улицу. И полиция была уже начеку. Чуть начнут собираться сходки около
университета, тотчас же останавливают движение, окружают цепью городовых и жандармов все переулки, ведущие на Большую Никитскую, и огораживают Моховую около Охотного ряда и Воздвиженки. Тогда открываются
двери манежа, туда начинают с улицы тащить студентов, а с ними и публику, которая попадается на этих улицах.
Прошло года четыре. Я только что вышел из
университета и не знал еще хорошенько, что мне начать с собою, в какую
дверь стучаться: шлялся пока без дела. В один прекрасный вечер я в театре встретил Майданова. Он успел жениться и поступить на службу; но я не нашел в нем перемены. Он так же ненужно восторгался и так же внезапно падал духом.
— Учиться? — переспросила она, — но ведь у вас и в своем округе
университет есть? Зачем непременно в Петербург? Вся провинция в Петербург поднялась, а здесь, как нарочно,
двери всё плотнее и плотнее запираются! Точно поветрие.
— Прощайте, monsieur Irteneff, — сказала мне Ивина, вдруг как-то гордо кивнув головой и так же, как сын, посмотрев мне в брови. Я поклонился еще раз и ей, и ее мужу, и опять на старого Ивина мой поклон подействовал так же, как ежели бы открыли или закрыли окошко. Студент Ивин проводил меня, однако, до
двери и дорогой рассказал, что он переходит в Петербургский
университет, потому что отец его получил там место (он назвал мне какое-то очень важное место).
В Москве два
университета: старый и новый. А если вам неугодно слушать, если мои слова раздражают вас, то я могу не говорить. Я даже могу уйти в другую комнату… (Уходит в одну из
дверей.)
— Я, — пробурчал я, засыпая, — я положительно не представляю себе, чтобы мне привезли случай, который бы мог меня поставить в тупик… может быть, там, в столице, и скажут, что это фельдшеризм… пусть… им хорошо… в клиниках, в
университетах… в рентгеновских кабинетах… я же здесь… все… и крестьяне не могут жить без меня… Как я раньше дрожал при стуке в
дверь, как корчился мысленно от страха… А теперь…
‹…› Когда по окончании экзамена я вышел на площадку лестницы старого
университета, мне и в голову не пришло торжествовать какой-нибудь выходкой радостную минуту. Странное дело! я остановился спиною к
дверям коридора и почувствовал, что связь моя с обычным прошлым расторгнута и что, сходя по ступеням крыльца, я от известного иду к неизвестному.
В то самое время, как «Морской сборник» поднял вопрос о воспитании и Пирогов произнес великие слова: «Нужно воспитать человека!», — в то время, как
университеты настежь распахнули
двери свои для жаждущих истины, в то время, как умственное движение в литературе, преследуя титаническую работу человеческой мысли в Европе, содействовало развитию здравых понятий и разрешению общественных вопросов: — в это самое время сеть железных дорог готовилась уже покрыть Россию во всех направлениях и начать новую эру в истории ее путей сообщения; свободная торговля получила могущественное развитие с понижением тарифа; потянулась к нам вереница купеческих кораблей и обозов; встрепенулись и зашумели наши фабрики; пришли в обращение капиталы; тучные нивы и благословенная почва нашей родины нашли лучший сбыт своим богатым произведениям.
— Господа! господа! — вопил на дровах Ардальон Полояров. — Господа, я прошу слова! Если мы общественная сила, господа, то надо действовать решительно и силой взять то, что нам принадлежит. Высадим просто любые
двери и займем
университет! И
университет будет открыт, и выгнать нас из него не посмеют. Войдемте, господа, силой!
На
дверях было прибито краткое объявление, гласившее, что чтение лекции в
университете прекращено впредь до дальнейших распоряжений.
На другое утро многие студенты явились в университетскую библиотеку за книгами.
Дверь была заперта, и на ней, равно как и на всех наружных выходах, прибито было объявление, что по случаю повторившихся беспорядков чтение лекций прекращено и вход в
университет закрыт впредь до дальнейших распоряжений.
Про него недавно кто-то рассказывал, будто бы он, когда был студентом, жил в номерах, поближе к
университету, и всякий раз, бывало, как постучишься к нему, то слышались за
дверью его шаги и затем извинение вполголоса: «Pardon, je ne suis pas seul».
Воротившись с каникул осенью, мы, по старой привычке, спешили в читальню, открывали
дверь и в изумлении останавливались: вместо читальни был большой, великолепно оборудованный… ватерклозет! Кафельный пол, белые писсуары, желтые
двери уютных каюток. Нужно же было придумать! Ходила острота, что в Петербургском
университете произошли две соответственных перемены: вместо Андреевского — Владиславлев и вместо читальни — ватерклозет.